Художественные особенности лирики О. Э. Мандельштама. От ревности сухими. Я вижу наяву

ЛИРИКА МАНДЕЛЬШТАМА

Введение.

Прежде чем говорить о творчестве Мандельштама, необходимо сказать о времени, в которое жил и творил поэт. Это время – рубеж веков, знаменательное, тяжелое, яркое, насыщенное время: буквально за 25 лет произошли события, которые коренным образом изменили уклад жизни человека и его сознание. В это время жить было непросто, а уж творить и подавно. Но, как часто бывает, в самое тяжелое время рождается прекрасное и неповторимое.

Именно таким был Осип Мандельштам: неповторимым, самобытным, образованным - замечательным человеком и талантливым поэтом. Вот как о нем писала в своих дневниках Анна Ахматова: «Мандельштам был одним из самых блестящих собеседников: он слушал не самого себя и отвечал не самому себе, как сейчас делают почти все. В беседе был учтив, находчив и бесконечно разнообразен. Я никогда не слышала, чтобы он повторялся или пускал заигранные пластинки. С необычайной легкостью Осип Эмильевич выучивал языки. "Божественную комедию" читал наизусть страницами по-итальянски. Незадолго до смерти просил Надю выучить его английскому языку, которого он совсем не знал. О стихах говорил ослепительно, пристрастно и иногда бывал чудовищно несправедлив (например, к Блоку). О Пастернаке говорил: "Я так много думал о нем, что даже устал" и "Я уверен, что он не прочел ни одной моей строчки". О Марине: "Я антицветаевец"».

Осип Мандельштам - один из самых моих любимых поэтов. Первое стихотворение, которое я прочитала было:

В лицо морозу я гляжу один, Он - никуда, я - ниоткуда,

И все утюжится, плоится без морщин

Равнины дышащее чудо.

А солнце щурится в крахмальной нищете,

Его прищур спокоен и утешен,

Десятизначные леса - почти что те...

А снег хрустит в глазах, как чистый хлеб безгрешен.

Это стихотворение не оставило меня без эмоций, оно «заразило» меня лирикой Мандельштама и она меня не разочаровала.

Сердце робкое бьется тревожно,

Жаждет счастье и дать, и хранить!

От людей утаиться возможно,

Но от звезд ничего не сокрыть.

Афанасий Фет

Биография.

Осип Эмильевич Мандельштам родился 3 (15) января 1891 года в Варшаве. Отец его, Эмилий Вениаминович, потомок испанских евреев, выросший в патриархальной семье и подростком убежавший из дома, в Берлине самоучкой постигал европейскую культуру - Гете, Шиллера, Шекспира, одинаково плохо говорил и по-русски, и по-немецки. Человек с тяжелым характером, он был не очень удачливым коммерсантом* и доморощенным философом одновременно. Мать, Флора Осиповна, в девичестве Вербловская, происходила из интеллигентской вильненской семьи, превосходно играла на фортепиано, любила Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского и была родственницей известного историка русской литературы и библиографа* С.А. Венгерова. Осип был старшим из трех братьев. Вскоре после рождения Осипа его семья перебирается в Павловск близ Петербурга, а затем в 1897 году - в Петербург. В 1900 году Осип поступает в Тенишевское училище. Большое влияние на формирование юноши во время учебы оказал преподаватель русской словесности Вл. Гиппиус. В училище Мандельштам начал писать стихи, одновременно увлекшись идеями эсеров. Сразу же после окончания в 1907 году училища обеспокоенные политической активностью своего сына родители отправляют Осипа в Париж учиться в Сорбонне. Во Франции Мандельштам открывает для себя старофранцузский эпос, поэзию Вийона, Бодлера, Верлена. Знакомится с К. Мочульским и Н. Гумилевым. Пишет стихи и пробует себя в прозе. В 1909-1910 годы Мандельштам занимается философией и филологией в Гейдельбергском университете. В Петербурге он посещает собрания Религиозно-философского общества, членами которого были виднейшие мыслители и литераторы Н. Бердяев, Д. Мережковский, Д. Философов, Вяч. Иванов. В эти годы Мандельштам сближается с петербургской литературной средой. В 1909 году он впервые появляется на «башне» Вяч. Иванова. Там же он знакомится с Анной Ахматовой. В августе 1910 года состоялся литературный дебют Мандельштама - в девятом номере «Аполлона» была напечатана подборка из пяти его стихотворений. В 1911 году создается «Цех поэтов», членом которого становится и Мандельштам. В этом же году Мандельштам принял христианство, что позволило ему поступить на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета. Он посещает лекции и семинары видных ученых-филологов, под влиянием молодого ученого В. Шилейко увлекается культурой Ассирии, Египта, Древнего Вавилона.

(*) – смотри в словарь терминов на стр. 21.

Также поэт становится постоянным посетителем «Бродячей собаки», где иногда выступает со сцены, читая свои стихи.

В 1913 году в издательстве «Акмэ» выходит первая книга Мандельштама «Камень». К этому времени поэт уже отошел от влияния символизма*, приняв «новую веру» - акмеизм*. Стихи Мандельштама часто печатаются в журнале «Аполлон». Молодой поэт завоевывает известность. В 1914 году, после отъезда Гумилева на фронт, Мандельштама избирают синдиком «Цеха поэтов».

В декабре 1915 года Мандельштам выпускает второе издание «Камня» (издательство «Гиперборей»), по объему почти втрое больше первого.

В начале 1916 года в Петроград приезжала Марина Цветаева. На литературном вечере она встретилась с петроградскими поэтами. С этого «нездешнего» вечера началась ее дружба с Мандельштамом. Поэты нередко посвящали друг другу стихи, одно из таких стихотворений посвящено Анне Ахматовой:

Вы хотите быть игрушечной,

Но испорчен ваш завод,

К вам никто на выстрел пушечный

Без стихов не подойдет.

После революции Мандельштам служит мелким чиновником в различных петроградских ведомствах, а в начале лета 1918 года уезжает в Москву.

В феврале 1919 года поэт покидает голодную Москву. Начинаются скитания Мандельштама по России: Москва, Киев, Феодосия...

1 мая 1919 года в киевском кафе «ХЛАМ» Мандельштам знакомится с двадцатилетней Надеждой Хазиной, которая в 1922 году стала его женой.

После целого ряда приключений, побывав во врангелевской тюрьме, Мандельштам осенью 1920 года возвращается в Петроград. Он получает комнату в «Доме искусств», превращенном в общежитие для писателей и художников.

Лето и осень 1921 года Мандельштамы провели в Грузии, где их застало известие о смерти А. Блока, а затем и о расстреле Гумилева. В 1922-23 годах у Мандельштама выходят три стихотворных сборника: «Tristia» (1922), «Вторая книга» (1923), «Камень» (3-е издание, 1923). Его стихи и статьи печатаются в Петрограде, Москве, Берлине. В это время Мандельштам пишет ряд статей по важнейшим проблемам истории, культуры и гуманизма: «Слово и культура», «О природе слова», «Пшеница человеческая» и другие.

Летом 1924 года Мандельштам переезжает из Москвы в Ленинград. В 1925 году Мандельштам публикует автобиографическую книгу «Шум времени». В 1928 году вышла последняя прижизненная книга стихов Мандельштама «Стихотворения», а чуть позже - сборник статей «О поэзии» (изд-во «Academia») и повесть «Египетская марка». Большую часть 1930 года Мандельштамы провели в Армении. Результатом этой поездки явилась проза «Путешествие в Армению» и стихотворный цикл «Армения». Из Армении в конце 1930 года Мандельштамы приехали в Ленинград. В январе 1931 года из-за проблем с жилплощадью Мандельштамы уехали в Москву. В марте 1932 года за «заслуги перед русской литературой» Мандельштаму назначают пожизненную пенсию в 200 рублей в месяц.

В Москве Мандельштам много пишет. Кроме стихов, он работает над большим эссе «Разговор о Данте». Но печататься становится практически невозможно. За публикацию последней части «Путешествий в Армению» в ленинградской «Звезде» был снят редактор Ц. Вольпе.

В 1933 году Мандельштам побывал в Ленинграде, где были устроены два его вечера. Еще один вечер был организован в Москве в Политехническом музее.

В ночь с 13 на 14 мая 1934 г. О. Мандельштам был арестован. Сам Мандельштам говорил, что с момента ареста он все готовился к расстрелу: “Ведь у нас это случается и по меньшим поводам”. Но произошло чудо. Мандельштама не только не расстреляли, но даже не послали на “канал”. Он отделался сравнительно легкой ссылкой в Чердынь, куда вместе с ним разрешили выехать и его жене. А вскоре Мандельштамам разрешили поселиться где угодно, кроме двенадцати крупнейших городов страны (тогда это называлось “минус двенадцать”). Не имея возможности долго выбирать (знакомых, кроме как в 12 запрещенных городах, у них не было нигде), они наугад выбрали Воронеж. Там отбывает ссылку до мая 1937 г., живет почти нищенски, сперва на мелкие заработки, потом на скудную помощь друзей. Что же послужило причиной смягчения приговора? Лично я отдаю предпочтение следующей гипотезе. Сталин понимал, что убийством поэта действие стихов не остановишь. Стихи уже существовали, распространялись в списках, передавались изустно. Убить поэта - это пустяки. Сталин хотел большего. Он хотел заставить Мандельштама написать другие стихи - стихи, возвеличивающие Сталина. Стихи в обмен на жизнь. Само собой, все это только гипотеза, но весьма правдоподобная.

Мандельштам понял намерения Сталина. (А может ему помогли понять). Так или иначе, доведенный до отчаяния, он решил попробовать спасти жизнь ценой нескольких вымученных строк. В результате на свет появилась “Ода Сталину”, вызвавшая многочисленные споры.

Когда б я уголь взял для высшей похвалы –

Для радости рисунка непреложной, Я б воздух расчертил на хитрые углы

И осторожно и тревожно.

Можно предположить, что поэт хотел сказать: “Вот если бы я захотел кого-то похвалить, тогда бы...” И далее… Я б поднял брови малый уголок

И поднял вновь и разрешил иначе:

Знать, Прометей раздул свой уголек, Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

В “Оде”* нет славословящих традиционных штампов, она как бы говорит: вот что получилось бы, если бы художник взялся написать о том, к чему у него не лежит душа, но он должен об этом сказать, чтобы спасти себя и близких. “Оды” не получилось, получилось стихотворение о внутреннем состоянии художника, раздирающих его противоречиях между тем, что он хотел бы сказать и чего не позволяет ему душа.

Последний раз его арестовали 2 мая 1938 года. В официальном извещении было сказано, что он умер 27 декабря того же года в лагере под Владивостоком.

Особенности лирики.

Сборники: «Камень» и «Tristia».

«Камень»(1913) - первый поэтический сборник. Этот сборник состоял из 23 стихотворений. Но признание к поэту пришло с выходом второго издания «Камня» в 1916 году, в который уже было включено 67 стихотворений. О книге в большинстве восторженно писали многие рецензенты, отмечая «ювелирное мастерство», «чеканность строк», «безупречность формы», «отточенность стиха», «несомненное чувство красоты». Были, правда, и упрёки в холодности, преобладании мысли, сухой рассудочности. Да, этот сборник отмечается особой торжественностью, готической архитектурностью строк, идущей от увлечения поэтом эпохой классицизма и Древним Римом.

Не в пример другим рецензентам*, упрекавшим Мандельштама в несостоятельности и даже подражании Бальмонту, Н. Гумилёв отметил именно самобытность и оригинальность автора: «Его вдохновителями были только русский язык…да его собственная видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль…»

Слова эти тем более удивительны, потому что этнически Мандельштам не был русским.

Настроение «Камня» минорное. Рефрен большинства стихотворений – слово «печаль»: «О вещая моя печаль», «невыразимая печаль», «Я печаль, как птицу серую, в сердце медленно несу», «Куда печаль забилась, лицемерка…»

И удивление, и тихая радость, и юношеская тоска – всё это присутствует в «Камне» и кажется закономерным и обычным. Но есть здесь и два-три стихотворения невероятно драматической, лермонтовской силы:

…Небо тусклое с отсветом странным -

Мировая туманная больО, позволь мне быть также туманным

И тебя не любить мне позволь.

Во втором большом сборнике «Tristia»(1922), как и в «Камне», большое место занимает тема Рима, его дворцов, площадей, впрочем, как и Петербурга с его не менее роскошными и выразительными зданиями. В этом сборнике есть цикл и любовных стихотворений. Влюблённость, как отмечали многие, почти постоянное свойство Мандельштама, но трактуется оно широко, - как влюблённость в жизнь. Любовь для поэта – всё равно, что поэзия.

Любовная лирика для Мандельштама светла и целомудренна, лишена трагической тяжести и демонизма. Вот одно из них посвященное актрисе Александринского театра

О. Н. Арбениной – Гильденбранд:

За то, что я руки твои не сумел удержать,

За то, что предал солёные нежные губы,

Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.

Как я ненавижу пахучие древние срубы!

Несколько стихотворений Мандельштам посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна пишет о них: «Стихи Ахматовой – их пять… - нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы».

Особенности поэтического языка О. Мандельштама.

Мандельштам начал свое творчество как сторонник акмеизма. Свою концепцию акмеизма он формулировал в статье «Утро акмеизма»(1919). Здесь он отметал привычное представление об акмеизме, как простом возврате к реализму, к воспеванию действительности. Единственно реальное в искусстве - само произведение искусства. Реальность в поэзии – не предметы внешнего мира, а «слово как таковое». В статье «Слово и культура» (1921) он пишет: «Живое слово не обозначает предмета, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость...» И далее: «Стихотворение живо внутренним образом, тем слепком формы, который предваряет написанное стихотворение. Ни одного слова еще нет, а стихотворение уже звучит. Это звучит внутренний образ, это его осязает слух поэта». В этих словах - ключ ко многому в стихах и раннего и позднего Мандельштама.

Останься пеной, Афродита,

И слово в музыку вернись!

Эволюция, которую на протяжении творческого пути пережил Мандельштам, явственно сказалась на его поэтическом языке, образной системе, они существенно изменились от ранних стихов, от книги “Камень” до “Воронежских тетрадей”, “Стихов о неизвестном солдате”.

Для раннего творчества Мандельштама характерно стремление к классической ясности и гармоничности; его стихотворения отличают простота, легкость, прозрачность, которые достигаются скупым использованием простых рифм (“Звук осторожный и глухой...”, “Только детские книги читать...”).

У Мандельштама свойственная акмеистам выразительная, зримая предметность одухотворяется символическим смыслом. В стихотворении отражаются не сами предметы и явления, а их восприятие художником:

О небо, небо, ты мне будешь сниться!

Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,

И день сгорел, как белая страница:

Немного дыма и немного пепла!

В стихотворении - реальная картина: небо белело, как страница, потемнело, как бы исчезло, день сгорел. Речь идет о неотвратимо исчезающем мгновении, о неотвратимом, бесповоротном движении времени. После сборника “Tristia” в “Стихах 1921-1925 годов” и затем в творчестве позднего Мандельштама исчезает классическая ясность и прозрачность, его поэтический язык приобретает метафорическую сложность; неожиданные, усложненные образы делают его стихи трудными для восприятия читателей. Конкретное явление в действительности соотносится с общечеловеческим и вечным. Сложный, наполненный глубоким смыслом мир стихотворения создается многозначностью слова, раскрывающемся в художественном контексте. В этом контексте слово обогащается новым, дополнительным содержанием. Есть у Мандельштама слова-символы, переходящие из одного стихотворения в другое, приобретая новые смысловые оттенки. Например, слово “век” создает понятие, образ, изменяющийся в зависимости от контекста стихотворения: “Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки”, “Но разбит твой позвоночник, мой прекрасный жалкий век” (“Век”); “Два сонных яблока у века-властелина” (1 января 1924 года); “Мне на плечи кидается век-волкодав” (“За гремучую доблесть грядущих веков...”). “Ласточка” в стихах Мандельштама ассоциируется с искусством, творчеством, словом - например: “Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог вернется” (“Ласточка”); “И живая ласточка упала на горячие снега” (“Чуть мерцает призрачная сцена...”); “Мы в легионы боевые связали ласточек...” (“Сумерки свободы”). Поэтику Мандельштама исследователи называют ассоциативной. Образы, слова вызывают ассоциации, которые восполняют пропущенные смысловые звенья. Часто определения относятся не к тому предмету, к которому они грамматически прикреплены, определяемое слово, предмет, породивший какие-то действия могут быть не названы - например: “Я изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных”. В контексте стихотворения “Tristia” слово “простоволосые” вызывает ассоциацию с внезапным ночным прощанием, со слезами и жалобами женщин. В стихотворении “Где связанный и пригвожденный стон?..” из контекста становится ясно, что речь идет о пригвожденном к скале, обреченном на муки Прометее. “Упиралась вода в сто четыре весла” - этот образ в стихотворении “Кама” ассоциируется с каторжной галерой: путь по Каме поэт проделал под конвоем в ссылку.

Весьма устойчивый, частный образ Мандельштама: черное солнце, ночное солнце, вчерашнее солнце:

Страсти дикой и бессонной

Солнце черное уймем.

У ворот Иерусалима

Солнце черное взошло.

Я проснулся в колыбели,

Черным солнцем осиян.

Это солнце ночное хоронит

Возбужденная играми чернь...

Человек умирает, песок остывает согретый,

И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

А ночного солнца не заметишь ты.

Образ черного, ночного солнца - нередкий гость в мировой литературе, особенно религиозной. Затмение солнца - черное солнце - предвестие гибели. Эпитеты у Мандельштама обычно определяют предмет с разных сторон и могут как бы противоречить друг другу. Так, об Андрее Белом сказано “Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак” (“Стихи памяти Андрея Белого”), о Петербурге: “Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый” (“С миром державным я был лишь ребячески связан...”).

Мандельштам решает одну из труднейших задач стихового языка. Он принес из XIX века свой музыкальный стих, заключенный в особых оттенках слов:

Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,

С певучим именем вмешался,

Но все растаяло, и только слабый звук

В туманной памяти остался.

Каждая перестройка мелодии у Мандельштама - это прежде всего смена смыслового строя:

И подумал: зачем будить

Удлиненных звучаний рой,

В этой вечной склоке ловить

Эолийский чудесный строй?

Смысловой строй у Мандельштама таков, что решающую роль приобретает для целого стихотворения один образ, один словарный ряд и незаметно окрашивает все другие, - это ключ для всей иерархии образов:

Я по лесенке приставной

Лез на всклоченный сеновал, Я дышал звезд млечной трухой,

Колтуном пространства дышал.

Он больше, чем кто-либо из современных поэтов, знает силу словарной окраски. Оттенками слов для него важен язык.

Слаще пенья итальянской речи

Для меня родной язык,

Ибо в нем таинственно лепечет

Чужеземных арф родник.

Вот одна “чужеземная арфа”, построенная почти без чужеземных слов:

Я изучил науку расставанья

В простоволосых жалобах ночных.

Жуют волы, и длится ожиданье,

Последний час вигилий городских.

Достаточно маленькой чужеземной прививки для этой восприимчивой стиховой культуры, чтобы “расставанье”, “простоволосых”, “ожиданье” стали латынью вроде “вигилий”. С. Аверинцев пишет: “...Мандельштама так заманчиво понимать - и так трудно толковать”. А всегда ли есть необходимость толковать и понимать?

Так ли уж необходимо это “анатомирование” живого тела поэзии? И разве невозможно Мандельштама просто воспринимать? Многие современники наизусть цитировали яркие, мгновенно запоминающиеся строки:

Медлительнее снежных улей,

Прозрачнее окна хрусталь,

И бирюзовая вуаль

Небрежно брошена на стуле.

Ткань, опьяненная собой,

Изнеженная лаской света,

Она испытывает лето,

Как бы не тронута зимой;

И, если в ледяных алмазах

Струится вечности мороз,

Здесь - трепетание стрекоз

Быстроживущих, синеглазых.

Тематика поэзии О. Мандельштама.

Поэтическое наследие О. Мандельштама - это около 600 произведений различных жанров, тем, включая стихи для детей, шуточные стихотворения и переводы. Диапазон “блаженного наследства” у Мандельштама всеохватен. Он включает мир античности, французской и германской готики, итальянского Возрождения, диккенсовской Англии, французского классицизма и, конечно, русской поэзии... “Чужие” образы будут прорастать как зерно на благодатной почве, переиначенные им на свой лад.

I. Тема античности. Особенно остро он чувствовал античный мир:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся...

В античности он ищет опоры и спасения, ищет чего-то очень простого и в то же время самого важного и прочного в отношениях между людьми, вселяющего надежду на будущее.

На каменных отрогах Пиэрии

Водили музы первый хоровод,

Чтобы, как пчелы, лирики слепые

Нам подарили ионийский мед...

О, где же вы, святые острова,

Где не едят надломленного хлеба,

Где только мед, вино и молоко,

Скрипучий труд не омрачает неба

И колесо вращается легко?

II.Тема смерти. С первых же шагов его творчества тема о смерти стала одной из доминирующих нот в его поэзии. Уже в самых ранних стихах смерть казалась ему единственной проверкой собственной реальности:

Когда б не смерть, так никогда бы

Мне не узнать, что я живу.

Когда поэту еще не было и двадцати лет, он написал:

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло.

В Петрополе прозрачном мы умрем,

Где властвует над нами Прозерпина.

Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,

И каждый час нам смертная година.

В другом стихотворении он даже отдает смерти предпочтение перед любовью:

Пусть говорят: любовь крылата,

Смерть окрыленнее стократ;

Еще душа борьбой объята,

А наши губы к ней летят.

До предела обострилась эта тема в стихах 30-х годов:

Меня преследуют две-три случайных фразы Весь день твержу: печаль моя жирна,

О Боже, как черны и синеглазы

Стрекозы смерти, как лазурь черна!

III.Тема любви. Краеугольным камнем каждого лирика является любовь. Любовь к жизни, природе, женщине. В поэзии О. Мандельштама любовная лирика занимает важное место. Она светла и целомудренна. Лирический герой Мандельштама - не любовник, скорее - нежный брат, слегка влюбленный в сестру или в “туманную монашку” (из стихотворения, посвященного Марине Цветаевой):

Целую локоть загорелый

И лба кусочек восковой.

Я знаю - он остался белый

Под смуглой прядью золотой.

Нам остается только имя:

Чудесный звук, на долгий срок,

Прими ж ладонями моими

Пересыпаемый песок.

Стихотворение, посвященное О. Арбениной – это редкий случай в ранних стихах Мандельштама столь открытого, страстного проявления чувств:

Я наравне с другими

Хочу тебе служить,

От ревности сухими

Губами ворожить.

Не утоляет слово

Мне пересохших уст,

И без тебя мне снова

Дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,

Но я тебя хочу,

И сам себя несу я

Как жертву палачу.

Тебя не назову я

Ни радость, ни любовь;

На дикую, чужую

Мне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,

И я скажу тебе:

Не радость, а мученье

Я нахожу в тебе.

И, словно преступленье,

Меня к тебе влечет

Искусанный, в смятеньи,

Вишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее:

Мне страшно без тебя,

Я никогда сильнее

Не чувствовал тебя,

И всё, чего хочу я,

Я вижу наяву.

Я больше не ревную,

Но я тебя зову.

Однако О. Мандельштам был одним из немногих поэтов, посвящавших стихи женам. Даже стихотворение 1937 года, написанное незадолго перед гибелью, похоже на послание влюбленного:

Твой зрачок в небесной корке,

Обращенный вдаль и ниц,

Защищают оговорки

Слабых чующих ресниц.

Будет он обожествленный

Долго жить в родной стране Омут ока удивленный, Кинь его вдогонку мне.

Он глядит уже охотно

В мимолетные века Светлый, радужный, бесплотный,

Умоляющий пока.

Только Мандельштам умел так совмещать горечь и восхищение:

Еще не умер ты, еще ты не один,

Покуда с нищенкой-подругой

Ты наслаждаешься величием равнин

И мглой, и голодом, и вьюгой.

В роскошной бедности, в могучей нищете

Живи спокоен и утешен –

Благословенны дни и ночи те

И сладкогласный труд безгрешен.

Несчастлив тот, кого, как тень его,

Пугает лай собак и ветер косит,

И беден тон, кто, сам полуживой,

У тени милостыни просит.

Трудным, долгим и очень сложным был путь Анны Ахма­товой. Он не мог быть легким для великой трагической по­этессы, родившейся на рубеже, на изломе эпох, двух веков, жившей в период тяжелейших общественных потрясений: революций, мировых войн, репрессий.

Ахматова гордилась тем, что застала краешек столетия, в котором жил Пушкин, ее поэзия возникла в лоне талантли­вого "серебряного века", поэтому неудивительно, что ранняя лирика Ахматовой - почти исключительно лирика о любви. Но постепенно в ее стихах появляется ощущение конца эпо­хи. "Здесь все мертво и немо, как будто мира наступил ко­нец", - напишет она в "Первом возращении" после посеще­ния Царского Села. Все чаще в стихах звучит предчувствие катастрофы, которую несет "не календарный - настоящий Двадцатый Век". Для Ахматовой он начался осенью 1914 года.

Тема Родины все более властно звучит в поэзии в го-

ды первой мировой войны. Поэтесса, понимая, что война - величайшее зло, потому что она убивает, пишет стихи-плач:

Можжевельника запах сладкий От горящих лесов летит. Над рябинами стонут солдатки, Вдовий плач по деревне звенит.

Родина корчится от боли, и Ахматова молит судьбу, "что­бы туча над темной Россией стала облаком в славе лучей". Но тучи сгущались, и не славу, а страдание, боль и муку при­нес России 1917 год. И все это разделит со своей страной Ахматова, решив остаться навсегда именно здесь. Наверное, были минуты сомнения:

Но любовь к Родине была сильнее, ощущение нераздели­мости своей судьбы с судьбой народа окажется той силой, которая поможет принять существенное для нее решение:

Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух.

Пройдя пять лет скорбного пути с окровавленной, разо­ренной гражданской войной Россией, пережив личную траге­дию (в 1921 году расстрелян муж - поэт Николай Гумилев), Ахматова уверенно скажет:

Не с теми я, кто бросил землю На растерзание врагам.

И постепенно "я" превращается в "мы":

Мы ни единого удара Не отклонили от себя.

Это "мы", выросшее из ощущения родства со страной, с горькой ее судьбой, особенно часто будет звучать в годы Вели­кой Отечественной войны.

Ахматова, обладая пророческим даром, предчувствовала приближение новой войны, которая станет трагедией для многих народов, и эту "двадцать четвертую драму Шекспи­ра", которую пишет страшное время, "уже мы не в силах читать!" Не в силах потому, что позади тридцатые годы: изломанные судьбы, миллионы безвинных жертв, звон тю­ремных ключей, отступничество от общечеловеческих норм, личное горе (арест сына). Ахматова сама удивлялась, почему стих не замолчал, ведь "перед этим горем гнутся горы, не течет великая река".

К началу новых испытаний, ждавших народ в годы войны, она подошла с выстраданным опытом гражданской поэзии.

Война застала Ахматову в Ленинграде, городе, который стал ее духовной родиной. Опять трагедия народа совпадает с лич­ной трагедией (арест сына во второй раз). И опять звучит "мы" в военной лирике:

Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне, Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет.

Война расширяет Родину до просторов Азии, где поэтесса находится в эвакуации. Ахматова не описывает войну - она ее не видела, но считает себя обязанной оплакать великие жертвы своего народа:

А вы, мои друзья последнего призыва! Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Во всех военных стихах звучит мужественная скорбь, ве­личайшее чувство сострадания, безмерная любовь к своему многострадальному народу. И победа в стихах Ахматовой -

это образ Победы-вдовы. Всю боль своей Родины поэтесса вобрала в себя, и только будучи гражданином и патриотом, можно сказать:

Как в первый раз я на нее, Йа Родину, глядела, Я знала, это все мое - Душа мое и тело,

Это взгляд с высоты самолета, но это взгляд Поэта, поднявшегося на эту высоту любовью к Родине и народу. Ахматова всегда была "там, где мой народ, к несчастью, был". И мы должны быть вечно благодарны великой по­этессе, что она, к счастью, была, есть и будет со своим народом.

"Я была тогда с моим народом..."

(По стихотворениям А.А. Ахматовой)

Годы сталинизма отозвались дикой болью и нечеловече­скими страданиями в судьбах людей. Многих духовно иска­лечили, истребили, сломали. Влияние сталинизма - этого чудовищного монстра - перенесла Анна Ахматова. Сына Ах­матовой, Льва Гумилева, несколько раз арестовывали. Под впечатленем от этих событий родилось замечательное произ­ведение - поэма "Реквием". Чтение этой поэмы производит неизгладимое впечатление, дает урок мужества и душевной стойкости.

Поэма Ахматовой "Реквием" в моем понимании - это общечеловеческая мысль о недопустимости, негуманности на­силия над людскими душами и судьбами. В этом произведе­нии раскрывается трагический эпизод жизни самой поэтессы. Эта поэма автобиографична, в основу ее легли личные пере­живания. "Реквием" - отражение не только страданий чело­века, но и душевной твердости. У матери забрали сына, повер­гли ее в пучину тоски, одиночества и тишины. На протяже­нии всей поэмы звучит пугающе "одна". "Эта женщина одна, Эта женщина больна..." Она страдает безмерно: у нее отняли сына. Что может быть ужаснее безмолвного ожидания, неиз-

вестности, невозможности помочь?! Нескончаемых очередей и семнадцати месяцев терзающей боли?! А потом последует приговор!

И упало каменное слово На мою еще живую грудь...

Человек на миг теряется, ничего не осознавая и не вос­принимая. Потом мать смиряется, проявляет большое му­жество:

У меня сегодня много дела: Надо память до конца убить, Надо, чтоб душа окаменела. Надо снова научиться жить.

Но наряду с этим появляется пессимистическое отноше­ние к жизни и постепенно возникает вопрос: если смерть все равно неизбежна, то почему бы не расстаться с жизнью имен­но сейчас?!

В эпилоге высказывается мысль: память о бедах людских вечно живет в сердце человека. Поэтесса говорит о том, что если задумают увековечить ее, поставив памятник, то он дол­жен быть воздвигнут на том месте, где она провела неснос­ные триста часов перед закрытыми дверями. Нет, никогда ей не забыть ни скрипа тюремных засовов, ни воплей женщин, оторванных от своих детей, ни бессонных ночей г проплакан­ных ими. Но она все-таки вынесла эту чудовищную пытку, выстояла, выдержала. Мысль о безумии и смерти не раз при­ходила к ней, но она переборола себя, доказав нам, что как бы ни были велики ее страдания, у нее хватит мужества жить и бороться!

Трагедия личности, семьи, народа в поэме А. А. Ахматовой "Реквием"

1937 год. Страшная страница нашей истории. Вспомина­ются имена: О. Мандельштам, В. Шаламов, А. Солженицын...

Десятки, тысячи имен. А за ними искалеченные судьбы, бе­зысходное горе, страх, отчаяние, забвение.

Но память человека странно устроена. Она хранит самое сокровенное, дорогое. И страшное... "Белые одежды" В. Ду-динцева, "Дети Арбата" А. Рыбакова, "По праву памяти" А. Твардовского, "Проблема хлеба" В. Под могильного, "Архи­пелаг ГУЛАГ" А. Солженицына - эти и другие произведения о трагических 30-40-х гг. XX века стали достоянием наше­го поколения, совсем недавно перевернули наше сознание, наше понимание истории и современности.

Поэма А. Ахматовой "Реквием" - особое произведение в этом ряду. Поэтесса смогла в нем талантливо, ярко отразить трагедию личности, семьи, народа. Сама она прошла через ужа­сы сталинских репрессий: был арестован и семнадцать меся­цев провел в сталинских застенках сын Лев, под арестом нахо­дился и муж Н. Пунин; погибли близкие и дорогие ей О. Мандельштам, Б. Пильняк; с 1925 г. ни единой ахматов-ской строчки не было опубликовано, поэта словно вычеркнули из жизни. Эти события и легли в основу поэмы "Реквием".

Нет, и не под чуждым небосводом, И не под защитой чуждых крыл -Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был...

Семнадцать месяцев кричу,

Зову тебя домой... Ты сын и ужас мой.

Узнала я, как опадают лица, Как из-под век выглядывает страх, Как клинописи жесткие страницы Страдание выводит на щеках...

Меня поражает глубина и яркость переживаний автора. Я забываю о том, что передо мной художественное произведе­ние. Я вижу надломленную горем женщину, мать, жену, кото­рая сама не верит в возможность пережить такое:

Нет, эта не л, это кто-то другой страдает. Я бы так не могла...

А ведь когда-то была "насмешницей и любимицей всех друзей, царскосельской веселой грешницей..." Был любимый муж, сын, радость творчества. Была обычная человеческая жизнь с минутами счастья и огорчений.

А теперь? Разве те огорчения могут сравниться с происхо­дящим сейчас?!

Картины, одна страшнее другой, возникают при чтении поэмы. Вот "уводили тебя на рассвете, за тобой, как на выносе, шла..." А вот "трехсотая, с передачею, под Крестами" стояла, прожигая новогодний лед горячею слезою. Вот "ки­далась в ноги палачу" и ждала казни. А когда "упало каменное слово", училась убивать в себе память, душу, учи­лась жить снова.

Мотив смерти, окаменелого страдания звучит в стихах по­этессы.

Но, несмотря на личное горе, лирическая героиня сумела подняться над личным и вобрать в себя горе других ма­терей, жен, трагедию целого поколения, перед которой "гнут­ся горы".

И снова страшные картины. Ленинград, болтающийся "не­нужным привеском", "осужденных полки", "песня разлуки". А "высокие звезды с душами милых" стали теперь звездами смерти, смотрят "ястребиным жарким оком". Поэтесса раз­мышляет о любимой родине, о России, которая безвинно кор­чилась в страданиях, о своих подругах по несчастью, которые седели и старились в бесконечных очередях. Ей бы хотелось всех вспомнить, назвать поименно. Даже в новом горе и на­кануне смерти не забудет она о них. И памятник себе она хотела бы иметь не у моря, где родилась, не в царскосельском саду, где подружилась с музой, а у той страшной стены, где стояла триста часов.

Устами лирической героини поэтесса взывает к нашей па­мяти, памяти своих современников и будущих поколений.

Поэма Анны Ахматовой "Реквием" - это осуждение насилия над личностью, приговор любому тоталитарному режиму, который базируется на крови, страданиях, унижени-

ях как отдельной личности, так и целого народа. Став жертвой такого режима, поэтесса взяла на себя право и обязанность говорить от имени пострадавшего многомилли­онного народа.

Передать свою боль, выстраданные в несчастье мысли помогли Ахматовой ее многогранный талант художника слова, ее умение вести диалог с читателем, доносить до не­го самое сокровенное. Поэтому поэма "Реквием" вол­нует читателей, заставляет их задуматься о происходящем вокруг.

Это не только надгробный плач, но и суровое предостере­жение человечеству.

О. Э. МАНДЕЛЬШТАМ

Эпоха "серебряного века" и Осип Мандельштам

Эпохи одна от другой отличаются во времени, как страны в пространстве, и когда речь идет о нашем "серебряном веке", мы представляем себе какое-то яркое, динамичное, сравни­тельно благополучное время со своим особенным ликом, рез­ко отличающееся от того, что было до и что наступило после. Эпоха "серебряного века" простирается между временем Алек­сандра III и 1917 годом.

На протяжении "серебряного века" в нашей литературе проявили себя четыре поколения поэтов: бальмонтовское (ро­дившиеся в 60-е и начале 70-х годов XIX века), блоковское (родившиеся около 1880-го), гумилевское (родившиеся около 1886 г.), и, наконец, поколение, родившееся в девяностые годы: Г. Адамович, М. Цветаева, С. Есенин, В. Маяковский, О. Ман­дельштам и другие.

В письме Мандельштама к Тынянову от 21 января 1937 года есть слова: "Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию, но вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в ее строении и составе". Все исполнилось, все сбылось. Его стихи невозможно отторг­нуть от полноты русской поэзии.

Конечно, всегда найдутся люди, которых Мандельштам просто раздражает. Что же, в его мысли, в его поэзии, во всем его облике и впрямь есть нечто царапающее, задева­ющее за живое, принуждающее к выбору между преданно­стью, которая простит все, и нелюбовью, которая не примет ничего. Но отнестись к нему безразлично невозможно. "Прописать бесприютную тень бесприютного поэта в ведом­ственном доме отечественной литературы, отвести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться - самая пустая затея. Уж какой там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы", - писал С. Аверинцев.

В мир русской литературы Мандельштама ввел его учи­тель Вл. Гиппиус, один из поэтов, тесно связанных с ранним русским декадентством. Поэтому ранние произведения Ман­дельштама написаны под влиянием поэзии символизма. Для этого этапа творчества было характерно представление поэта о Вселенной как о "мировой туманной боли", "бедной земле". Однако уже в стихотворениях той поры чувствова­лось мастерство молодого поэта, умение владеть поэтическим словом, использовать широкие музыкальные возможности русского стиха, особенно ямба.

Первая русская революция и события, сопутствующие ей, для мандельштамовского поколения совпали со вступлением в жизнь. В тот период Мандельштама заинтересовала поли­тика, но тогда, на переломе от отрочества к юности, он оста­вил политику ради поэзии.

В творчестве Мандельштама характерно преобладание над техникой, над образностью принципа аскетической сдержан­ности. У него преобладают рифмы "бедные", часто глаголь­ные или грамматические, создающие ощущение красоты и прозрачности:

Никто тебя не проведет По зеленеющим долинам, И рокотаньем соловьиным Никто тебя не позовет...

Все это сделано для того, чтобы рифма как таковая не

застилала собой чего-то важного, что стремится донести до читателя поэт. В лексике ценится не столько богатство, сколько жесткий отбор.

У Мандельштама нет ни разгула изысканных архаизмов, как у Вячеслава Иванова, ни нагнетания вульгаризмов, как у Маяковского, ни обилия неологизмов, как у Цветаевой, ни наплыва бытовых оборотов и словечек, как у Пастернака.

Есть целомудренные чары -Высокий лад, глубокий мир, Далеко от эфирных лир Мной установленные лары.

У тщательно обмытых ниш В часы внимательных закатов Я слушаю моих пенатов Всегда восторженную тишь.

Начало первой мировой войны - рубеж времен:

Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки?

Для Мандельштама - это время окончательного проща­ния с Россией Александра (Александра III и Александра Пуш­кина), Россией европейской, классической. Он прощается со старым миром по-своему, перебирая старые мотивы, приводя их в порядок:

В белом раю лежит богатырь: Пахарь войны, пожилой мужик. В серых глазах мировая ширь: Великорусский державный лик.

Только святые умеют так В благоуханном гробу лежать:

Выпростав руки, блаженства в знак, Славу и покой вкушать.

Разве Россия не белый рай И не веселые наши сны? Радуйся,ратник, не умирай: Внуки и правнуки спасены!

Самым значительным из откликов Мандельштама на революцию 1917 года стало стихотворение "Сумерки свобо­ды". Его очень трудно подвести под стандартные рамки "принятия" или "непринятия", но в нем отчетливо звучит тема отчаяния и призыв "мужаться" - ведь происходящее в России "огромно" и оно требует степени мужества, которая была бы пропорциональна этой огромности. "Идеал совер­шенной мужественности подготовлен стилем и практичес­кими требованиями нашей эпохи. Все стало тяжелее и громаднее, потому и человек должен стать тверже...", - писал Мандельштам в 1922 году в брошюре "О природе слова".

Начало 20-х годов явилось для поэта периодом подъема его мысли и творческого вдохновения, но эмоциональный фон подъема, который звучит в стихотворениях той поры, соединяется с чувством обреченности и физической болью тягот.

Нельзя дышать, и твердь кишит червями, И ни одна звезда не говорит...

В стихах 20-х и 30-х годов Мандельштам активизирует диалог с собственным временем, в них особое значение приоб­ретает социальное начало, открытость авторского голоса. Сверхличной темой становится то, что происходит со страной, с народом.

У Мандельштама нет каких-то особенно филантропичес­ких тем; но ведь и Пушкин не был сентиментальным мора­листом, когда подвел итоги своих поэтических заслуг в стро­ке: "И милость к падшим призывал". Дело не в морали, дело

М, 800 совр. тч, по руг. и мир. лит. 5-11 хл. 705

в поэзии. Согласно пушкинской вере, унаследованной Ман­дельштамом, поэзия не может дышать воздухом казней. Зас­тупаясь за приговоренных к смерти, поэт не знал, что вскоре заступничество понадобится ему самому. Свои собственные злоключения, свою судьбу поэт принял с внутренним согла­сием на жертву:

А мог бы жизнь просвистать скворцом, Заесть ореховым пирогом, Да, видно, нельзя никак...

"Мы живем, под собою не чуя страны..."

В русской литературе не раз случались драматические противостояния между поэтом и властью. Размышляя о судьбах писателей, Герцен писал в 1851 году: "Ужасная, черная судьба выпадает у нас на долю всякого, кто осме­лится поднять голову выше уровня, начертанного импера­торским скипетром... История нашей литературы - или мартиролог, или реестр каторги...".

Что же изменилось в XX веке? Да ничего. История повторяется: трагически складываются судьбы Цветаевой, Ахматовой, Платонова, Булгакова, Пастернака... Это далеко не полный перечень писателей, чья судьба зависела от вож­дей. В этот длинный список входит и имя О. Э. Мандель­штама. Его противоборство с властью началось рано, хо­тя он, как и Блок, услышав музыку революции, вначале принял ее.

В 1922 г. на Лубянку угодил брат поэта Александр. Осип заступился за брата, встретившись с самим "желез­ным Феликсом". С этого времени и начались его неприят­ности.

Уже к 1923 г. его имя было вычеркнуто из списков со­трудников всех журналов. Мандельштам знал, что каждая его строка, каждое его сочинение внимательно прочитывают­ся. Тем не менее в 1933 г. он пишет памфлет, направленный против "отца народов". Б. Пастернак, вспоминая то время, писал о стихотворении, прочитанном ему Мандельштамом.

На вопрос "Кто-нибудь, кроме меня, знает эти стихи?" Ман­дельштам отвечал, что читал их одной женщине. Пастернак посоветовал уничтожить их немедленно. Поэт не обещал, и... 30 мая 1934 г. был арестован. Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Вот строки из этой эпиграммы:

Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири, верны. Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища.

За автором этих строк явились ночью трое с понятыми. На Лубянке пытали ночными допросами, яркой лампой, соленой пищей, не давая воды. За попытку протестовать надели смирительную рубашку, отправили в карцер. Никто не сомневался, что за эти строки он поплатится жизнью, но его сослали на 3 года в глухой городок Чердынь на Каме. Много лет спустя следователь, занимавшийся реабилитаци­ей, высказал писателю Каверину недоумение по поводу столь мягкого наказания, на что тот высказал предположение, что, вероятно, Сталин был ошеломлен прямотой Мандельштама. Е. Евтушенко утверждает, что "Мандельштам был пер­вым русским поэтом, написавшим стихи против начинав­шегося в 30-е годы культа личности Сталина, за что и поплатился".

В 1937 году, когда пришел конец ссылке, Мандельштам написал хвалебные стихи о Сталине. Из уст Пастернака из­вестно о его телефонном разговоре с диктатором, в котором "отец народов" давал понять, что смягчить участь поэта мо­жет только хвалебная ода, которую он благополучно примет. Вот строки из стихов, в которых Мандельштам хотел дока­зать, что он не "враг народа":

И промелькнет пламенных лет стая, Прошелестит спелой грозой Ленин,

И па земле, что избежит тлеиья, Будет будитъразум и жизнь Сталин.

Последняя строка этих стихов за рубежом, в трехтомнике, и в недавних публикациях дана в другой редакции:

Будет губить разум и жиэнъ Сталин.

Ему вернули на год относительную свободу. Но диктатор чувствовал, что поэт не сломлен. 2 мая 1938 г. Мандель­штам был вновь арестован, 27 декабря 1938 г., по докумен­там, умер от паралича сердца, а его жена получила извещение о смерти только в июне 1942 г.

А закончить хочу строками, написанными поэтом в 1912 году:

Паденье - неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты - Немногие для вечности живут.

И в числе этих немногих - Осип Эмильевич Ман­дельштам.

М.М.ПРИШВИН

©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-13

Опирается на богатые традиции мировой культуры, включает в свои произведения идеи и образы художников разных эпох и разных народов, реалии многовековой истории и нетленного искусства. Вообще поэты серебряного века - И. Ан-ненский, А. Блок, В. Брюсов, Вяч. Иванов, А. Белый, М. Кузмин, Н. Гумилев - были людьми высокой и рафинированной культуры, что наложило неизгладимую печать на их творчество. В написанной в 1922 г. статье «Барсучья нора» Мандельштам подчеркивал открытость Блока мировой культуре. По его словам, Блок преодолевает «глубокую духовную трещину», которая наметилась в русском обществе во второй половине XIX в., - «отлучение от великих европейских интересов, отпадение от единства европейской культуры, отторгнутость от великого лона». Мандельштам отмечал, что Блок, «словно спеша исправить чью-то ошибку», торжественно клянется:

Мы любим все: парижских улиц ад

И венецьянские прохлады,

Лимонных рощ далекий аромат,

И Кельна мощные громады.

В стихотворении 1934 г., посвященном памяти Андрея Белого, указывал на ту же особенность его творчества - широкие связи с необозримым миром, с накопленным человечеством духовным наследием:

Он дирижировал кавказскими горами

И машучи вступал на тесных Альп тропы.

Толпы умов, влияний, впечатлений

Он перенес, как лишь могущий мог...

2. Все это было общей чертой поэзии серебряного века. .Но Мандельштам в подходе к культурно-историческому наследию отличался от многих своих современников. Он не похож на художников «Мира искусства» (А. Бенуа, Л. Бакста, К. Сомова, Е. Лансере), которые стремились противопоставить окружающей «серой действительности» стилизованные, декоративные, изысканные картины прошлого. У Гумилева романтическое изображение яркой экзотической жизни дальних стран и героев прошлого подчеркивает унылую тусклость современности. Стилизованы картины исторической жизни у Брюсова, они замкнуты в своем условном времени и не связаны с сегодняшней действительностью. У Мандельштама культурно-исторические реалии вплотную приближены к современности, входят в сегодняшнюю жизнь. В «Петербургских строфах» (1913) Евгений из пушкинского «Медного всадника» возникает на исхоженных поэтом улицах тогдашнего Петербурга:

Летит в туман моторов, вереница;

Самолюбивый, скромный пешеход -

Чудак Евгений - бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!

Живой Батюшков - один из любимых поэтов Мандельштама - в посвященном ему стихотворении 1932 г. перенесен автором на улицы современного города.

Он тополями шагает в замостье,

Нюхает розу и Дафну поет.

Ни на минуту не веря в разлуку,

Кажется, я поклонился ему:

В светлой перчатке холодную руку

Я с лихорадочной завистью жму.

В произведениях Мандельштама оживают создатели великих произведений мирового искусства и созданные ими герои: Гете, «свищущий на вьющейся тропе» (как герой его книги «Годы странствий Вильгельма Мейстера»), и , «мысливший пугливыми шагами», и «светотени мученик Рембрандт», и Федра, и ахейцы, которые на своих кораблях плывут к Трое, и Ариост, и Державин, и многие другие. Эти образы в стихотворениях Мандельштама не воскрешают прошлое, они органическая часть современной поэту жизни, живут в его душе и поэтому становятся живыми и близкими для читателя.

3. Образы Мандельштама выражают преемственность духовной жизни человечества. Они могут вбирать в себя разные эпохи, разные цивилизации, концентрировать, спрессовывать их, они накладываются, впечатываются в современность. Рисуя портрет Ахматовой, Мандельштам в посвященном ей стихотворении 1914 г. сравнивает молодую поэтессу с Федрой - Рашель:

Так - негодующая Федра -

Стояла некогда Рашель.

При этом Федра у Мандельштама в этом и других стихотворениях совмещает в себе героиню греческого мифа, трагедий Еврипида «Ипполит» (V в. до н. э.). Сенеки «Федра» (I в.) и Расина «Федра» (XVII в.). В стихотворении, посвященном Ахматовой, Федра вбирает в себя и черты сценического образа, созданного великой французской актрисой Элизой Рашель (1821- 1858), которая выступала и в Петербурге.

Орфей и Эвридика из греческого мифа предстают в стихотворении Мандельштама «Чуть мерцает призрачная сцена...» (1920) и как персонажи оперы Глюка и перенесены поэтом в современную Россию:

Ничего, голубка Эвридика,

Что у нас студеная зима.

В стихотворении «В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа...» (1918) совмещены «Лесной царь» Гете и музыка Шуберта. Переживание, рожденное поэзией и музыкой прошлых лет, окрашивает пейзаж:

Старинной песни мир - коричневый, зеленый,

Не только вечно-молодой,

Где соловьиных лип рокочущие кроны

С безумной яростью

Качает царь лесной.

4. Разрыв с культурой прошлого, ослабление связей с мировой культурой - тревожное, опасное явление советской жизни после революции. Мандельштам предчувствует, предугадывает трагические последствия попрания гуманистических традиций европейской культуры. Восстановить связь времен, возродить отброшенные гуманистические традиции призвано, по Мандельштаму, искусство; в стихотворении «Век» (1922) он писал:

Узловатых дней колена

Нужно флейтою связать.

И это долг художника - он...

Своею кровью склеит

Двух столетий позвонки.

Поэзия Мандельштама, который писал свои стихи «на разрыв аорты», восстанавливала и продолжает восстанавливать нашу связь с духовной жизнью человечества, с его гуманистическими традициями.

5. Поэзия Мандельштама противостоит замкнутости, отъединенности от мира, культурной изоляции, ведущим к духовному обеднению. В его стихотворениях пространство воронежской земли бесконечно расширяется, включая в себя и Древнюю Элладу, и Рим, и тосканские холмы, и Францию, и Ереван, и Тифлис. «Тоска по мировой культуре», как он сказал в одном выступлении 1933 г., пронизывает его творчество. Он стремился заразить ею своих читателей.

6. Достоевский в известной речи о Пушкине (1880) отмечал «способность всемирной отзывчивости» русского гения. Обращаясь к мировой культуре, следуя ее гуманистическим заветам, вбирая в свое творчество ее достижения, ее богатства, Мандельштам продолжает высокую пушкинскую традицию. Он чувствует себя активным участником духовной жизни всего человечества и призывает к взаимообогащению, к слиянию культур, видя будущее русской культуры в духовном братстве с другими культурами. В стихотворении «Ариост» (1933) поэт писал:

Любезный Ариост, быть может, век пройдет -

В одно широкое и братское лазорье

Сольем твою лазурь и наше Черноморье.

И мы бывали там. И мы там пили мед...

Принадлежал к плеяде блистательных поэтов Серебряного века. Его оригинальная высокая лирика стала весомым вкладом в русскую поэзию XX века, а трагическая судьба до сих пор не оставляет равнодушными почитателей его творчества.
Мандельштам начал писать стихи в 14 лет, хотя родители не одобряли этого занятия. Он получил блестящее образование, знал иностранные языки, увлекался музыкой и философией. Будущий поэт считал искусство самым главным в жизни, у него сформировались свои понятия о прекрасном и возвышенном.
Для ранней лирики Мандельштама характерны раздумья над смыслом жизни и пессимизм:

Неутомимый маятник качается
И хочет быть моей судьбой.

Первые опубликованные стихотворения имели названия «Невыразимая печаль…», «Дано мне тело – что мне делать с ним…», «Медлительный снежный улей…». Их темой была иллюзорность действительности. , познакомившись с творчеством молодого поэта, спрашивала: «Кто укажет, откуда донеслась до нас эта новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама?» Вслед за Тютчевым поэт вводил в стихи образы сна, хаоса, одинокого голоса среди пустоты пространств, космоса и бушующего моря.
Начал Мандельштам с увлечения символизмом. В стихах этого периода он утверждал, что музыка – это первооснова всего живого. Его стихи были музыкальными, он часто создавал музыкальные образы, обращался к творчеству композиторов Баха, Глюка, Моцарта, Бетховена и других.
Образы его стихов были еще нечеткими, автор словно хотел уйти в мир поэзии. Он писал: «Неужели я настоящий, / И действительно смерть придет?»
Знакомство с акмеистами меняет тональность и содержание лирики Мандельштама. В статье «Утро акмеизма» он писал, что считает слово камнем, который акмеисты кладут в основу здания нового литературного направления. Свой первый сборник стихов он так и назвал – «Камень». Мандельштам пишет, что поэт должен быть зодчим, архитектором в стихах. У него самого изменились тематика, образный строй, стиль и колорит стихов. Образы стали предметными, зримыми и вещественными. Поэт размышляет о философской сути камня, глины, дерева, яблока, хлеба. Он наделяет весом, тяжестью предметы, ищет в камне философско-мистический смысл.
В его творчестве часто встречаются образы архитектуры. Говорят, что архитектура – это застывшая музыка. Мандельштам доказывает это своими стихами, которые завораживают красотой линий и глубиной мысли. Поражают его стихи о Соборе Парижской Богоматери, об Адмиралтействе, о Софийском соборе в Константинополе, об Айя-Софии, об Успенском храме Кремля в Москве и Казанском соборе в Петербурге и многих других шедеврах архитектуры. Поэт в них размышляет о времени, о победе изящного над грубым, света над тьмой. В его стихах ассоциативность образов и импрессионизм письма. Ценность этих стихотворений в их философском и историко-культурном содержании. Мандельштама можно назвать певцом цивилизации:

Природа – тот же Рим и отразилась в нем.
Мы видим образы его гражданской мощи
В прозрачном воздухе, как в цирке голубом,
На форуме полей и в колоннаде рощи.

Поэт пытался осмыслить историю цивилизаций и народов как единый, бесконечный процесс.
Так же талантливо Мандельштам описывал мир природы в стихотворениях «Раковина», «Есть иволги в лесах, и гласных долгота…» и других:

Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной…

В стихах поэта замедленный ритм, строгость в отборе слов, что придает каждому произведению торжественность звучания. В этом проявляется уважение и почтение ко всему, что создано людьми и природой.
В высокой книжной поэзии Мандельштама много отсылок к мировой культуре, что свидетельствует об эрудиции автора. Стихотворения «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», «Бах», «Кинематограф», «Ода Бетховену» показывают, что дает поэту вдохновение для творчества. Сборник «Камень» сделал поэта знаменитым.
Отношение Мандельштама к революции 1917 года было двояким: радость от великих перемен и предчувствие «ярма насилия и злобы». Позже поэт написал в анкете, что революция отняла у него «биографию» и чувство «личной значимости». С 1918 по 1922 год начинаются мытарства поэта. В неразберихе гражданской войны его несколько раз арестовывают, держат в заключении. Чудом избежав смерти, Мандельштам наконец оказывается в Москве.
События революции нашли отражение в стихотворениях «Прославим, братья, сумерки свободы…», «Когда октябрьский нам готовил временщик…» и в сборнике «Tristia» («Скорби»). В стихах этого периода доминирует мрачный колорит: образ корабля, идущего ко дну, исчезающее солнце и т. п. В сборнике «Скорби» представлена тема любви. Любовь поэт понимает как высшую ценность. Он с благодарностью вспоминает о дружбе с Цветаевой, прогулки по Москве, пишет об увлечении актрисой Арбениной, которую он сравнивает с античной Еленой. Примером любовной лирики может служить стихотворение «За то, что я руки твои не сумел удержать…».
Мандельштам внес свой вклад в развитие темы Петербурга в русской литературе. Трагическое чувство гибели, умирания и пустоты сквозит в стихотворениях «В Петрополе прозрачном мы умрем…», «Мне холодно. Прозрачная весна…», «В Петербурге мы сойдемся снова…», «На страшной высоте блуждающий огонь!..».
В 1925 году Мандельштаму отказали в издании его стихотворений. Пять лет он не писал стихов. В 1928 году удалось выпустить ранее задержанную книгу «Стихотворения». В ней поэт говорит, что «не услышан веком», вспоминается «крутая соль обид». Лирический герой мечется в поисках спасения. В стихотворении «1 января 1924» он пишет:

Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,
Еще немного – оборвут
Простую песенку о глиняных обидах
И губы оловом зальют.

В стихотворении «Концерт на вокзале» поэт говорит о том, что музыка не облегчает страданий от встречи с «железным миром»:

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит…

Стихотворения 30-х годов отражают ожидание трагической развязки в противостоянии поэта с властью. Мандельштама официально признали «второстепенным поэтом», он ждал ареста и последующей гибели. Об этом читаем в стихотворениях «Речка, распухшая от слез соленых…», «Мастерица виноватых взоров…», «Я больше не ребенок! Ты, могила…», «Голубые глаза и горячая лобная кость…», «Меня преследуют две-три случайных фразы…». У поэта начинает складываться цикл протестных стихов. В 1933 году он пишет стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…», направленное не только против Сталина, но и против всей системы страха и террора. В 1934 году поэт был отправлен в ссылку до мая 1937 года и за это время создал воронежский цикл стихотворений. Через год он погиб в лагере под Владивостоком.
Мандельштам в своей неповторимо своеобразной лирике выражал надежду на возможность познания необъяснимого в мире. Его поэзии присущи глубокое философское содержание, тема преодоления смерти. Его стихи делают богаче личность человека.

М. Гаспаров указывает на три главных источника творческих ассоциаций в лирике Мандельштама этого времени - античность, смерть и любовь. Однако нужно назвать по крайней мере еще один источник ассоциаций, еще одну тематическую зону в его творчестве. Это неотступная в сознании поэта загадка времени, века, движения его к будущему. А на «уловление будущего» всегда была ориентирована его поэзия. На современность в «Tristia» и в последующих стихах 20-х годов поэт откликается образами по большей части трагическими либо противоречиво-примирительными. Назовем стихотворение «На страшной высоте блуждающий огонь...» (1918), продолжающее его прежние стихи о гибели Петербурга-Петрополя («Мне холодно. Прозрачная весна...», 1916, «В Петрополе прозрачном мы умрем...», 1916) как гибели европейской цивилизации от войн и революционных потрясений, или «Концерт на вокзале» (1921) и другие из стихов 1921-1925 годов, опубликованных в более позднем сборнике «Стихотворения» (1928).

Образы «Концерта на вокзале» (1921) - отклик на конкретные реалии окружающей жизни - звучащую на вокзале музыку, которая прерывается шумами железной дороги, - вырастают в картину мира с «разорванными» связями, утраченным согласием, замолкшим созвучием с голосами вселенной. Музыка еще звучит, но уже как сон или воспоминание и в «последний раз» («В последний раз нам музыка звучит!» - такова концовка стихотворения).

В стихотворениях 1921-1925 годов, таких, как «Век» (1922), «Нашедший подкову» (1923), усиливается мотив разорванного времени, века с перебитым позвоночником. В стихотворении «Век» основной пучок смыслов заключен в таком ряду: позвонки, хребет, хрящ, позвоночник и т.п., т.е. в образах органической связи, и она разбита, сломана. Век прошлый представлен в образе живого существа, теплого зверя, совершившего страшный прыжок и разбившего позвоночник, истекающего теперь кровью.

Мотив смены веков продолжается в стихотворении «1 января 1924» (1924). Глобальный, широкий план перемежается в стихотворении конкретно-обыденным: образы «века-властелина», «умиранья века» и реминисценции из фантастического гоголевского «Вия» («Кто веку поднимал болезненные веки...») соседствуют тут с картиной реальной зимней, ночной Москвы с ее переулочками, коптящими керосинками, аптечной малиной («По переулочкам, скворешням и застрехам...», «А переулочки коптили керосинкой...»). Смена времен передана опять-таки музыкальными ассоциациями, и музыка XX века мельчает - от «сонаты» к «сонатине» и, наконец, «советской сонатинке».

Поэтика Мандельштама теперь все сильнее пронизывается лучами реминисценций, становясь поэтикой реминисценций по преимуществу. Образы, строчки, цитаты из разных поэтов, перекидывая мосты в иные эпохи, иные культуры, служат в произведении связками времен, столь важными в художественном миропонимании поэта.

На реминисценциях держится строй одного из сложнейших произведений Мандельштама - его «Грифельной оды» (1923, 1937). Здесь две ключевые реминисценции - из Лермонтова («Выхожу один я на дорогу...») и Державина, его последнего стихотворения - начала оды «На тленность», записанного грифелем на доске. Отсюда название стихотворения Мандельштама. Главный пафос оды Державина - трагическое чувство бренности, «тленности», обреченности всего живого, земного на смерть. Подобное чувство ощутимо и в стихотворении Мандельштама. Время человека на земле, его короткий «пестрый день» неотвратимо уносится, выметается вечностью - «ночью-коршунницей». Антиномичность, а она определяет оксюморонный стиль всей оды, может быть понята как выражение стремления поэта к творчеству синтеза, к поэтике, скрещивающей противоположности, говорящей языком «кремня и воздуха». Последний оксюморон («кремня и воздуха язык») содержится и в первой, и в заключительной строфах оды, что свидетельствует о его важности для автора. «Тленности» можно противостоять, если поэзия станет творчеством «скрещиваний» и вместит в себя кремнистую твердость почвы и воздушную легкость игры, устойчивое равновесие и свободное движение.

С середины 20-х годов Мандельштам как поэт замолкает на целое пятилетие. В это время выходит из печати его проза - очерки, воспоминания, рассказы и статьи о литературе («Шум времени», 1925, «Египетская марка», 1927, «О поэзии», 1928), в 1930 г. закончена «Четвертая проза», памфлет на удушающую атмосферу в литературной среде, и в 1931 г. - «Путешествие в Армению» (опубликовано в 1933).

В 1933 г. был написан Мандельштамом «Разговор о Данте», который можно считать эстетической программой его поэзии третьего периода, 30-х годов. В творчестве Данте поэт видит прежде всего то, что ему представляется самым важным в поэзии вообще, и в своей собственной в особенности. Мандельштам, как и прежде, - противник «описательной и разъяснительной поэзии». Он стремился вместить в поэтическую образность уже не только пластику, скульптурность («архитектурность»), свойственную его ранним стихам, но «все виды энергии», «единство света, звука и материи», что заметно проявилось уже во второй период его творчества. Он любуется «цитатной оргией» у Данта, подтверждая тем и свое право на поэтику цитации. По-прежнему он отстаивает роль диалога в поэзии (вспомним его раннюю статью «О собеседнике», 1913). Поэту необходим диалог в широком смысле этого слова - и как «нечаянный проявитель ситуации», и как ориентированность на провиденциального читателя в будущем. Мандельштам обосновывает - и это новый акцент в его эстетике - приоритет «спонтанности психофизиологического воздействия слова на собеседников», приоритет «формообразующего инстинкта» поэта. Он развивает идеи о поэтике «порыва» в духе философии Бергсона - порыва «к говоренью», «порыва к краскам», «намагниченного порыва» синтаксиса, утверждает текучесть самой лирической композиции, уподобляя ее «силовой поток» картине переправы через реку, когда перепрыгиваешь с джонки на джонку.

На всех уровнях поэтики Мандельштам выделяет роль динамических приемов - «смысловых волн-сигналов», «глагольных выпадов», «гераклитовых метафор», выявляющих исключительную текучесть явлений. Наконец, первостепенную значимость для поэта имеет категория времени в своеобразном ее понимании, когда важно уловить «синхронизм разорванных веками событий», как он говорил, «веер» времен.

В стихах 30-х годов со всей резкостью и трагизмом обнажается конфликт поэта со своим временем, с духом тоталитарного режима. Стихотворение «Ленинград» (1930) продолжает тему Петербурга, города-символа умирающей цивилизации. Волнующий лиризм встречи поэта с родным городом («Я вернулся в мой город, знакомый до слез, / До прожилок, до детских припухлых желез...») соединяется с трагическим чувством боли от смерти друзей, предчувствием собственной гибели, ожиданием ареста («Петербург! Я еще не хочу умирать: / У тебя телефонов моих номера. / Петербург! У меня еще есть адреса, / По которым найду мертвецов голоса...») - и иронией: «И всю ночь напролет жду гостей дорогих, / Шевеля кандалами цепочек дверных».

В стихах этого времени (первой половины 30-х годов) трагического напряжения достигают мотивы изгойства, страха, тупика - ощущения, что «некуда бежать»: («Мы с тобой на кухне посидим...» (1931), «Помоги, господь, эту ночь прожить...» (1931), «Колют ресницы. В груди прикипела слеза...» (1931) и другие. Строка из последнего стихотворения: «Душно - и все-таки до смерти хочется жить» - точно схватывает противоречивое состояние поэта, его лирического героя.

Гневное неприятие атмосферы всей жизни общества прорывается наружу в стихах «Волчьего цикла». Так условно Осип и Надежда Мандельштамы называли ряд стихотворений поэта, ядром которых является стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков...» (1931, 1935) с образом «волка-волкодава» в центре. В этот цикл входят стихи - «Нет, не спрятаться мне от великой муры...», «Неправда», «Жил Александр Герцевич...», «Я пью за военные астры...», «Нет, не мигрень, - но подай карандашик ментоловый...», «Сохрани мою речь навсегда...» (все - 1931).

В лирике Мандельштама начала 30-х годов, как и в его творчестве в целом, существенное место принадлежит поэзии о поэзии - это два стихотворения под названием «Ариост», «Стихи о русской поэзии», обращенные к поэтам трех веков: Державину, поэту столь дорогого сердцу Мандельштама «Умного и наивного» XVIII века, Языкову и современнику - С.А. Клычкову («Полюбил я лес прекрасный...»), а также стихотворения памяти А. Белого («Голубые глаза и горячая лобная кость...») и другие.

Стихи о поэтах и поэзии были важны для Мандельштама лично, субъективно: ведь поэзия в его понимании есть «сознание своей правоты», потому стихи о поэтах разных времен и должны были укрепить Мандельштама в таком сознании, поддержать художника в его героическом стоицизме, ставшем его гражданской, личностной позицией.

В 1934 г. поэт был арестован и сослан в Чердынь, на Урал, а затем (хлопотами Н. Бухарина) переведен в Воронеж. Позиция стоицизма ярко, хотя и непоследовательно, выражается во многих воронежских его стихотворениях. «Я должен жить, хотя я дважды умер...» - так начинается одно из них. После потрясений от ареста и последовавшей за ним нервной болезни возвращение поэта к жизни и творчеству происходит от новой встречи с Искусством. По впечатлениям от концерта скрипачки Галины Бариновой он пишет свое первое воронежское стихотворение - «За Паганини длиннопалым...» (апрель-июнь 1935). Через образы музыки, пробуждающей душу, лирическое «я» стихотворения прорывается в мир безграничный - мир не только культуры, но и разных форм бытия: жизни «чалой», романтической, «серьезной», карнавальной, праздничной и трагической.

Структура стихотворений в это время прежде всего настроена на волну «слуха», «сна» или «бреда» - тех зон чувств и подсознания, что «слитны», чутки и не способны лгать. «Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, - слитен, чуток...» - это строка из стихотворения «День стоял о пяти головах...» (1935), которое возникло из воспоминаний поэта о том, как его под конвоем везли на Урал. Стихотворение состоит из мелькающих, как картины в окне вагона, впечатлений, словно видений, где соседствуют древняя сказка («день о пяти головах») и дикая странность, абсурд сегодняшнего дня: «Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ay! / Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?», мысль о Пушкине и «пушкиноведах» с наганами и очертания Урала, по ассоциации вызывающие в памяти кадр из кинофильма: «Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой...»

И за всем этим - мучительные усилия поэта понять и принять происходящее вокруг, жизнь страны, которой живут миллионы. В воронежских стихах различимы две тенденции, два полюса умонастроений Мандельштама: негодование человека, отринувшего кошмарный сон реальности с ее насилием, несвободой и ложью («Лишив меня морей, разбега и разлета...», «Куда мне деться в этом январе...», «Как светотени мученик Рембрандт...», «Внутри горы бездействует кумир...» и другие.) и попытка примирения с режимом («Стансы», «Ода» [Сталину], «Если б меня наши враги взяли...», «Не мучнистой бабочкою белой...»; последнее стихотворение сам Мандельштам назвал «подхалимскими стихами»).

Стихотворение, известное под условным названием «Ода Сталину» или просто «Ода» («Когда б я уголь взял для высшей похвалы...» и вариант: «Уходят вдаль людских голов бугры...», 1937), по воспоминаниям Н.Я. Мандельштам, были неудавшейся «попыткой насилия над собой», а по мнению А.С. Кушнера - «свидетельством колебаний и сомнений Мандельштама» как человека 30-х годов.

Памятниками времени останутся все стихи Мандельштама, но чистым золотом поэзии - те, где «не хитрит сознанье» и ясно слышен голос беспримесной правды. Среди последних надо назвать прежде всего «Стихи о неизвестном солдате» (март 1937). Эти стихи представляют собой как бы разговор со всем человечеством, размышление о том, «что будет сейчас и потом», когда в свидетели призываются земля и небо, шар земной и вселенная: «Этот воздух пусть будет свидетелем...» «Слышишь, мачеха звездного табора, / Ночь, что будет сейчас и потом?» В защитники правды поэт зовет великие тени прошлого - Дон Кихота, Шекспира, Лермонтова и бравого Швейка, потому что речь идет о гибели человечества и оживают голоса побоищ прошедшей истории - Битвы Народов Лейпцига, Ватерлоо, «Аравийского месива, крошева».

Завершают (в двухтомнике 1990 г., что вполне логично) воронежский цикл стихи о любви, обращенные к Н. Штемпель. По ее свидетельству, Мандельштам сказал, даря ей эти два стихотворения: «Это любовная лирика... Это лучшее, что я написал... Когда умру, отправьте их в Пушкинский Дом». Любовная лирика Мандельштама не очень велика по объему. Это «Бессонница. Гомер. Тугие паруса...» (из «Камня»), стихи, обращенные к М. Цветаевой - «На розвальнях, уложенных соло мой...» (1916) и «В разноголосице девического хора...» (1916), к О.А. Ваксель - «Жизнь упала, как зарница...» и «Из табора улицы темной...» (1925), к Марии Петровых - «Мастерица виноватых взоров...» и «Твоим узким плечам под бичами краснеть...» (1934) и, наконец, стихи к Н. Штемпель.

В стихах, которые условно можно назвать любовными (перечислены выше), поэт, противник «прямых ответов», обходится без образов непосредственных чувств, любовных признаний и даже слов о любви. Такова вообще природа антиисповедального лиризма Мандельштама. Он рисует в стихотворениях не просто портрет женщины или место-время встречи с ней, но прихотливой игрой ассоциаций и реминисценций (к примеру: Москва - итальянские соборы - Флоренция - флер - цветок - Цветаева) создает впечатление их - портрета и хронотопа - головокружительной глубины, завораживающей нас ощущением непостижимой и таинственной прелести женственности («сладкой походки»), любви и жизни-«обещанья».

Жанровый склад стихов Мандельштама к Штемпель близок к оде. С одой их роднит возвышенность лексики и тона, дух «величанья» и монументальная простота самого образного строя. Главные и излюбленные жанры Мандельштама - это именно оды («Грифельная ода», «Нашедший подкову», «Стихи о неизвестном солдате» и другие.) и элегии (стихи сборника «Tristia»). В своих одах Мандельштам, разумеется, отступает от канонической парадигмы, существенно видоизменяя и обогащая ее. Одическая торжественность, часто намеренно не выдержанная, в духе насмешливой современности перебивается введением в текст сниженных разговорных и иронических словесных оборотов, и интонаций.

Жанровым каркасом этих од, как и пристало оде, служит портрет - портрет Другого, собеседника, которого Мандельштам находит в прошлом или ожидает в будущем. К этому жанровому типу можно отнести стихи Мандельштама о поэтах и стихи о любви, к нему тяготеют также его стихи о городах - «Феодосия», «Рим», «Париж», «Веницейская жизнь», цикл стихов об Армении и другие.